Это не потребительский рай, выглядящий как набитая корзина в супермаркете – причем желательно, чтобы она была полнее чем у соседа. Это потерянный рай нашего детства – тот самый единственный, который нельзя купить и который ничто не заменит. Далекий и недосягаемый, непонятный даже родным и друзьям, укрытый в глубинах сознания, но отзывающийся сладкой болью когда случайная цепь ассоциаций вдруг вызовет это ощущение из памяти. Воспоминания, которые приходят к нам милосердным облегчением в вечной круговерти. Неясные и невнятные, как чудом запомнившийся обрывок сна. Что-то от городка или деревни нашего детства … Помните пыль, золотую в сиянии заходящего солнца? Как рассыпаются радужной пылью струи июльского слепого дождика? Как маняще качает черная вода весенней лужи хрупкие льдинки и бумажные кораблики?

Невозможно логично объяснить, почему мы грезим о залитых солнечным светом бесконечных днях в детстве – и проклинаем удушающую жару сейчас? Почему одно и то же в разные годы воспринимается по разному? Почему один и тот же вид в возрасте вызывает разочарование и скуку, в детстве – ничем не объяснимую радость?

Картины окутывает флёр ностальгии, причем по воспоминаниям, которых нет и не может быть. Картины Сергея Сочивко – родина тех, у кого ее нет. Потерянная и забытая родина сотен тысяч беженцев, переселенцев, мигрантов, которые весь двадцатый век вливались в тигель города и переплавлялись в амфорную массу его жителей. И их потомков, лишенных дедовских и отеческих корней – значит, и своего места в жизни.

Пусть все не так, пусть в реальности это был неуютный пыльный городишко, покорно сжимающийся под ударами свирепых казахских суховеев или заваленный нескончаемыми буранами. Город землянок переселенцев и серых домишек, утопающих в грязи, закопченных депо и лязгающей сутолоки железной дороги. Бандитских предместий и мещанского сонного болота форштадтов. Всего несколько улиц с претензией на столичный шик – и, как всегда в провинции, вызывающие лишь неловкость от дурновкусицы и претензий на красивость. Ничего, что могло бы привлечь скучающий взор путешественника, отложиться в памяти и прорасти в нечто большее, прекрасное и поэтичное. Ровным счетом ничего, стоящее внимания для стороннего взгляда – но трогающее за душу неловкой и неумелой жаждой жить красиво и честно. В этом городе украшали резьбой наличники и сажали сирень у ворот, творили поэты и учителя упрямо и бесконечно вдалбливали прописные истины в вихрастые башки местных обалдуев. Омск жил смутной мечтой о своем утерянном предназначении и пытался вырваться из окутывающей его серой пыльной реальности. Любовь и Красота прорастали в нем как бурьян на пустыре – так же неуклюже, и так же неистребимо.

Возможно, таким был бы Омск, если бы одна из немногих составляющих его культуры имела бы возможность полностью реализовать себя. Мог ли казачий мир стать основой омской культуры? Породить уникальный феномен православной русской культуры, укорененной в земле и способной противостоять веяниям с Запада? Даже если забыть о том, что казаки тяготели к земле, что идеалом их мира была сельская община, что они со своей старомодной верностью и честью были чужими в чиновничьем ранжированном мире царской России – навряд ли. Бюрократический дух задушил казачий вскоре после основания Омска. А потом поток переселенцев по Транссибу смёл и казачий, и чиновничий миры Омска. Они не могли создать свою культуру – мигранты не способны на это по определению. Культура Омска стала образованностью, привитой в пределах средней школы и ВУЗа, и технической грамотностью – чем угодно, только не культурой в полном смысле этого слова.

И вот нереализованная мечта стала реальностью сто лет спустя на плоскости полотна. Омск получил свое первоначало. Та самая точка отсчета самосознания, которой не было в реальности и которая задним числом вписывается в странную нашего историю города.

(окончание следует)
Константин Ткаченко (13/02/07)

Источник: http://topos.ru/article/5305